| |
Китайская кухня
(неоконченная повесть)
Это не текст, это пятна бензина на чистой луже.
Встретишь Будду, убей Будду.
Ты стоишь ко мне спиной и приклеиваешь к афишной тумбе листовку. Приклеиваешь очень тщательно, стараешься. Рядом с тобой стоит длинноволосый, длинноносый, просто длинный и тощий, очень. Озирается, конспирируется. Все это довольно забавно.
Я тебя раньше видела, ты заходил в подвал, говорил там с кем-то, потом уходил, возвращался, психовал, даже с кем-то громко спорил и нервно курил.
Я знаю, что ты взрослый, в смысле тебе больше тридцати. Еще тебя все называют психом, а чаще придурком. Зачем ты к нам приходишь, никому непонятно, да и зачем ты вообще, в принципе тоже.
Так ты еще и листовки клеишь?
Приклеили.
Теперь вы озираетесь по сторонам оба. Неужели, в каком-нибудь девятьсот третьем году, это выглядело так же смешно? Я даже надеюсь, что нет.
Я стою напротив, просто в тени дерева, вы меня в упор не видите. Время выбрали хорошее - полпервого. Дома что б не заругали, скажете наверное, что день рожденья на работе, а работа срочная.
Вы шепчетесь и отваливаете. Как я поняла, вы решили совершить подвиг - пошли клеить на школу милиции.
В добрый час!
А я подхожу и читаю. Неужели сами сочинили? Положим, со словарем я разберусь, про что это вы. Поддеваю сырую бумажку ногтем и осторожно сдираю.
Я никогда не озираюсь на темных улицах. Я не спеша иду домой.
Дома. Крепкий чай, если по нормальному, то очень крепкий. Плотные шторы из серой бортовки, шторы всегда задернуты, я не знаю, как мои окна выглядят снаружи. Мне это приятно, и мне так нравится.
Я у подоконника, на подоконнике - ящик, в ящике живет моя кукла. Кукла небольшая, из папье-маше, привозная, ей лет много кажется, у нее руки и ноги чуть-чуть гнутся, имени у нее нет. Зачем кукле имя?
Кукла живет в ящике. На полу у куклы в ящике крысиная шкура. Шкура у куклы лежит где-то года пол, я ее сама вычистила, просушила (крысу соседский кот принес), когда-нибудь я шкуру похороню, а пока она лежит у куклы на полу.
Я включаю музыку, я не люблю русскоязычной музыки, звуки тихо мурлычут, я валюсь на кровать с чаем и листовкой.
Листовка мне не нравится. Я ничего не могу понять. На хрен клеить листовки, если смысл понятен только тому, кто их клеил?
Нет, листовки должны быть совсем не такие.
Листовка должна быть понятной каждому бомжу, а не бомжа она должна пугать и завораживать.
На хрен такие листовки?
Я иду в ванную. Стою, смотрю на себя в зеркале. Спрашиваю:
--Что со мной будет через пол года?
--Ничего.
Отражение улыбается, я улыбаюсь.
Мне всегда ещё хотелось уметь сочинять, не фигню какую-нибудь, а серьезно: сюжеты какие то там, сказки. Блин, те же листовки!
А я не могу. Ничего не могу.
Мне надоела листовка. Спать. Надоело.
--Ничего.
--Я спать иду. - Говорю я в зеркало, - а ты как хочешь. Хочешь, погуляй сходи.
Я ухожу, выключатель щелкает за моей спиной. Может, действительно погулять пошла.
Я буду спать ровно три часа, я не сплю больше трех часов, я не люблю больше. Я сплю по три часа, но несколько раз в сутки, так удобно.
Утро.
Утро, блин. Не люблю, когда я утром просыпаюсь, прикольнее, когда не спишь, и утро встречаешь, встречаешь, правда, условно, по часам только, но все равно. А так - как будто бы врасплох кто застал.
Утро, блин.
У меня занятия в институте начинаются в девять. Надо идти. Идти надо, утро же.
А зачем?
Первая пара.
Я сижу за последним столом, облокотясь на подоконник, меня не видно, меня и не должно быть видно. Не должно быть меня видно, я тихо сплю. Мне спать захотелось, я сплю.
Рядом не спит товарищ с курса, ну так ему спать не хочется, вот он и не спит. По-моему, это пара, связанная с литературой.
"…Комната белая, я сижу на полу. Сижу, смотрю. Окно. В окне небо. Синее небо. Я смотрю. Я к окну подойти и не могу и не хочу. Небо синее. Там. Шепчет кто-то. "
Шепчет…
"… простите нас, шрамы, которыми живет эта кожа, простите нас, белые куски кожи, которые дышат этими шрамами. Не забывайте нас, может быть. Может быть так будет легче…"
--Да разбудит ее кто-нибудь, или нет?
Да я сама проснусь!
Ну, проснулась. Нужно кому чего? А если и чего, то зачем?
--Расскажешь потом, что снилось, ладно? - меня толкает в бок любимый однокурсник.
--Расскажу. - Лениво бросаю я.
Подоконник.
На подоконнике я. Я рассказываю сон. Слушает. Потом, тихонько записывает, думает, я типа не знаю. Я когда на подоконнике сижу, особенно на этом, у меня - вдохновение особого рода. Вообще, у каждого подоконника свое вдохновение. Этот такой сине-серо-облезлый, тяжело ему такому жить, я помогаю, как могу:
--Там Шура, был подоконник. Только это был не просто подоконник, это был такой бесконечный подоконник, позолоченный. И что-то мне говорило, что это не подоконник, это, Шура, была доска, пиратская. Ну помнишь, пираты пленников по доске пускали?
--А образ пирата, мужчины у тебя там был?
--Нет, Шур, пирата не было. Подоконник был.
--Ну подоконник, знаешь, он же тоже мужского рода…
--Как знать.
--Ну понимаешь, конечно подоконник, он, неважно, конечно какого он пола… Но как-то…
--Ну, тебе как-то, а мне нормально. Ты только смотри, я ж это только тебе говорю.
--Да я понимаю.
--Ну вот и понимай. Понял?
--Понял.
--Ну, будь. Пойду я. Засиделась, а то.
Иду себе. Ну и иду и иду.
--Эй! Аллё! Ларина, это что, все что ли?
--Нет. А что?
--Так расскажи.
--А что, надо?
--Надо.
--А ты уверен? Может это еще не это?
--А может это оно и есть?
--Ни фига себе… Разговаривать теперь будешь по-новому, значит?
--Ну, чего там у тебя еще было?
А я запрыгиваю на новый подоконник, а у меня еще вдохновение.
--Там было зеркало Шура, я не помню какого размера, не помню. Не важно.
И я там на себя смотрю, а там, Шура - мужик.
--А это?
--А тут я. Тетка. А там мужик. И ничего с этим не поделаешь.
--Да я пока ничего и не предлагаю.
--А что ты тут предложишь, блин? Ничего. И я ничего. - Я обижаюсь. Я на всех обижаюсь, сразу, я так умею. Я когда так умею, сразу хочется чего-нибудь такого. Ну, такого. Поглобальнее.
--Сны, Шура - это сны. Сны, они связаны с действительностью, но действительность намного больше. Понимаешь?
--Это ты не понимаешь… Сны - это важно. Очень.
--Ну, кому как. Я вчера ночью одного знакомого видела.
--Где? Ты помнишь?
--Наяву. Не смейся.
--Ну и что?
--Ничего. Ничего. Тебе это незачем. Действительность, она намного больше, правда. Иногда нужно с этой действительностью что-нибудь делать. - Надо же, как мне тяжело даются длинные слова.
--Так делай.
--Страшно. Нет, не страшно.
--А как?
--Я не знаю. Я попробую, я скажу.
--Что скажешь?
--Все. Нет. Что-нибудь. Я обещаю.
--Не надо.
--Обещать? Я хозяин своего слова.
--Пробовать не надо.
--Тебе виднее?
--Да. Отсюда.
--А я ниоткуда никогда не смотрю, я действую.
--Ну и дура.
--Ну и иди ты, Шура, куда-нибудь. Я позвоню. Пока.
Я быстро бегу, иду по улице. Я сейчас еще немного пробегу, а потом пойду медленно. И еще я буду медленно пить светлое пиво. Пока не приду домой. Домой я не хочу, но идти мне некуда, я никуда не хочу, и мне плохо и противно.
Домой.
Бортовка серая, на окнах. Я когда-нибудь похороню эту крысиную шкуру. Похороню, и у меня все будет хорошо.
Я лежу на кровати и плачу.
Надо же, фигня какая, надо было рассказать про листовки.
Меня прикрепили скотчем к маленькому бумажному самолетику и отпустили. Самолетик отпустили, а меня нет. Самолетику хорошо, мне пока тоже ничего. Но это никого не волнует. Самолетику хорошо.
Под снегом бьется твое сердце, я слышу как. Я стала слышать, как только меня приклеили скотчем к самолетику.
И самолетику хорошо, и я слышу, теперь. Скоро я буду слышать все. Только деться мне некуда. С самолетика. Скотч будет меня преследовать всю мою жизнь, очень плотно преследовать. А я ничего не сделаю.
Уже.
Уже.
Уже,
Уже утро, наверное. Я ж не вижу, как оно там. По часам вроде утро. Какая разница? Я не вижу, я только слышу.
Мне нужно было окна не только шторами завесить, а просто покрасить. Но уже поздно. Уже из принципа туда не полезу.
По квартире кто-то ходит. Я, скорее всего. Ходит и включает везде свет, ходи потом следом, выключай. Я потом просто все лампочки выверну - раз и навсегда. Когда она спать будет. Мне-то темнота пофигу.
А ей нет.
Если б она могла, она и окна бы пооткрывала и куклу бы выбросила. Даже не выбросила, - уничтожила. Она - аннигилятор, маленький еще только, и она никогда не вырастет. Я ей просто не дам вырасти.
Так и будет всю жизнь толкаться по темной квартире. И она никогда не выйдет на улицу.
--Алле, таможня! Иди сюда.
--Что?
--Сюда иди.
--Чего надо?
--Скучно тебе?
--Нет.
--Врешь.
--Нет.
--Нет врешь. Ты часто врешь.
--А ты знаешь?
--Я все знаю.
--Неправда, ты очень мало знаешь.
--Ну ладно.
--И ты очень легко со всем соглашаешься.
--Фигня. Я ни с чем не соглашаюсь, никогда. Мне это ни к чему. Иначе тебя бы здесь не было.
--А это уже без разницы. Мы - разные люди.
--А мне всегда казалось наоборот.
--Зря.
--А я тебе не верю.
--А я тебе тоже.
Я смеюсь, и она смеется. Вы не представляете, как она смеется. У нее потрясающий смех. Я красивее этого смеха никогда и ничего не слышала.
Надо, наверное, попытаться написать листовку. У меня должно получиться. Сегодня ночью.
Сегодня ночью.
Фиговые у меня листовки, у этих хоть слова умные, несъедобные. Но я не занимаюсь вторичностью, я пишу ясно и просто, и фигово. Вот блин. А в словаре так много красивых и непонятных слов… но я пишу фигово.
Я достаю из книжного шкафа бутылку вина, но шкаф больше все-таки книжный, чем винный, бутылка вина последняя. Еще и крепленная. И листовка фиговая. Переливаю вино во фляжку, выхожу от досады прогуляться. Сколько времени, я не знаю, часы стоят, так им и надо, они все равно меня не догоняли. Меня вообще никто не может догнать, а я могу, запросто и кого захочу. На всякий случай кидаю в маленький рюкзак пистолет, газовый правда. Может, встретится кто, сильно агрессивный.
Выхожу. Я никогда никому не даю отчета в своих действиях, и я об этом знаю.
Совсем немного, и мне навстречу идешь ты.
Ты:
--Здравствуй.
--Привет.
Ты меня смутно узнаешь, ты меня где-то видел, и тебе это абсолютно по фигу.
--Привет. Ты так поздно…
--А тебе не все равно?
--Ну или рано… А где я тебя видел…?
(Фу, "тебеневсеравно". Я обламываюсь)
--Да так, не важно…
--Ты извини, тебе лучше дальше со мной не идти.
--Да я знаю…
--Что?
--Тебе не все равно?
--Нет.
--Ну ладно. Мне, в общем-то, тоже пора.
--Ну, смотри. Будь здорова.
Ты еще обо мне не заботился. Я иду по темным улицам. Просто иду, никуда. Высотка. Там можно пролезть тихонько на крышу. Мне когда-то какой-то тоже одноклассник показал. Сколько ж их было, этих одноклассников.
Здорово. Классно здесь наверху. Даже крепленое вино не подгадит, хотя старается.
"… Там за дальним, и самым облезлым… маленькая дверь… на порожке стоит… этот самый…
Высокий, подтянутый. Лицо у него правильное, красивое, сильное. Голова, чисто выбритая (тщательно). Улыбается. Подзывает рукой.
Я иду.
Мы долго-долго поднимаемся по крутым ступенькам. Он идет, разумеется, впереди, и иногда счастливо на ходу приплясывает. Я за ним.
Мы наверху.
Рядом звезды, внизу город, дома светятся. Он прохаживается по краю крыши, у него чуть хищная и прыгающая походка, улыбается, радуется, поглядывает на меня.
--Ты со мной?
Я пожимаю плечами.
Мои ответы, в общем-то, его не волнуют. Он продолжает прохаживаться, быстрее, потом сбегает с крыши, и начинает прохаживаться уже по воздуху, по ветру, еще по чему-то. Он счастливо кричит мне оттуда:
--Тут все мое!
--Да, тут все мое, друг. - Соглашаюсь я.
И как будто и нет меня вовсе, а стоит на крыше высокая желто-русая девушка с серыми глазами, думает что-то про себя, и насмешливо улыбается, глядя на счастливого его.
--Тут все мое!
--Да друг, тут все мое. - Спокойно соглашается она, и про себя находит ему новое погоняло - "военрук".
А он скачет между звездами, в кайф ему. А потом звезды начинают падать, падать, падать, и гореть там, внизу. Скоро весь город станет, как одна большая звезда. Звезда, сколько у тебя лучей? - Много.
--Да друг, здесь все мое.
--Если лететь очень низко, низко-низко, то огонь будет цеплять тебя за серые перья, и ты будешь пахнуть паленой костью.
Классно! Ты любишь запах паленой кости.
Отсюда все видно. Чего соваться?
Я касаюсь пальцами огня, дымится чья-то кожа, чернеет, корчится. Рука правая, долго будет в себя приходить. Стряхиваю жирную копоть, на ходу вытираю руку о тряпку, может одежду. Пора домой.
Я потом увижу эту руку, с паленой кожей, и со всем прилагающимся, и спрошу:
--Волю проверял, да… не получилось?
Мы спускаемся вниз, этот доволен, даже иногда галантно подает мне руку, но быстро про это забывает, и убегает вперед.
Внизу.
Земля. Город.
--Если, ты меня предашь, тебе будет хреново.
Я думаю, если я кого-то предаю, это мое личное дело. Я иду домой…"
Начинается утро. Спать не хочется, но поспать нужно. Еще - я хочу тебя увидеть. Еще раз. И я тебя увижу. Я знаю. Потому что я все про себя знаю.
Проспала. Я проспала.
Я понятия не имею, сколько сейчас времени. И не хочу иметь.
Кучу лет не просыпала. Я пунктуальная.
Проспала.
Еще почему-то не болит голова, хотя должна болеть. Может потом? Вряд ли.
Странно.
Так не бывает. Случайностей не бывает. Никогда. Значит, что-то случилось. Что?
--Что?! - Все молчат. Все молчат, никто не отзовется. Если бы я была не я, то я бы открыла окно и проорала бы это "Что?" на улицу.
--Что?!
Хватит громкости на сегодня. Хватит. Я могу тогда сегодня никуда не идти. Но я так всегда делаю. И даже если и куда то пойду, то это тоже зависит только от меня. Что же мне делать? Я не знаю. Совсем. Особенно сегодня.
Тогда я пойду. Куда? Туда.
Оказывается, уже вечер. Медленно, очень медленно, я спускаюсь по лестнице, останавливаюсь на каждой площадке, стою-думаю, дальше иду. Уже вечер. Я ничего не пью. Я ничего и не хочу пить. Я очень медленно иду.
В городе научили женщин стричь волосы.
В этом городе всегда сумерки. Хотя уже и не сумерки, ночь, но не глухая, тепло и оранжевые фонари.
Город - фальшивый лабиринт. Он прикидывается огромным, глубоким и затаенным. У него якобы длинные, бесконечные, темные улицы с бесконечно-высокими, в черное небо стенами. А всё - декорация. Очень душевная, правда, замечательная, красивая - декорация.
На самом деле - все тут теплое, мелкое и низкое. Даже уютное. Вот блин.
Фишка в том, что когда потом на самом деле столкнешься с этой бездной, этими заоблачными делами, и еще ветром этим, который живет, то начинаешь ненавидеть, и, в общем-то, бояться или того, или другого. Пожизненно.
А может, все города такие? Вот блин.
Я ненавижу прикалываться.
Ненавижу. Ненавижу прикалываться со всего: с себя, с жизни, с хороших людей, и не людей тоже.
Я не знаю, хочу я перестать ненавидеть, или нет. Я хочу остаться такой, какая я есть, какая я есть сейчас, в эту минуту. Муха в янтаре.
Вечер. Сумерки. Я люблю вечер и сумерки. Не знаю почему. Я думала, почему? А потом перестала, потому что когда задаешь вопрос, и получаешь ответ - теряешь тайну.
Я не хочу терять свое прошлое.
Плохо мне. Наверное. А будет еще хуже, и я радуюсь.
А мне послезавтра восемнадцать лет.
Мне послезавтра восемнадцать лет. Я никуда не пойду, фиг со всеми. Я бы пошла, если бы знала куда идти. Я не знаю. А мне бы хотелось. Наверное. Я же никогда из этого, опять таки, города не уезжала. Мне никто не верит, когда я говорю, что не уезжала. Все, по жизни, когда-нибудь из этого города уезжали,
а я - нет. Поэтому я отсюда никогда и никуда не уеду. Мне нельзя переходить мою границу.
Утро. Я дома. Я сижу на ступеньках парадной. Я смотрю одновременно на улицу и во двор.
--Здрасьте.
--Здрасьте.
--Доброе утро.
--Доброе утро.
--Привет, Шур.
--Привет, ты учиться не идешь?
--Не-а. Садись.
--Ну и правильно. Что там делать?
--Садись. Ты чего, специально за мной заходил?
--Ага.
--М… Ништяк. Пошли гулять тогда?
--Пошли. Только можно я зайду к тебе?
--Не страшно?
--Это только так кажется.
--Ну пошли.
Страшно тебе. Страшно. Ты в моей комнате, как молодой кот, тычешься носом в воздух, и осторожно переставляешь лапы, и кончик хвоста мелко дрожит. Все романтические моменты под моими серыми шторами бесконечными гибнут, в самом начале. Наконец ты увидел куклу.
--Ларина, а это что?
--Кукла.
--Она страшная.
--Я тоже ничего.
--Ну да.
--Ты пока осваивайся, я тебе чаю принесу.
Я иду в ванную, свет горит, я смотрю в зеркало. Я красивая. У меня высокие злые скулы, у меня тонкие бледные губы, и у меня карие, холодные глаза ученой крысы. Еще у меня пышный, коричневый, почти черный хаер, который я сама иногда стригу. Я возвращаюсь.
--Тебе зеленый, или черный?
--Мне все равно.
--Крепкий?
--Да ладно, фиг с этим чаем. Пошли гулять.
--Хм. - Я улыбаюсь. - Давно бы так. Пошли.
Все застыло. Этот город совсем другой. Это не надолго. Я об этом ничего не знаю. Ты тоже. А может и знаешь, но никогда не скажешь, но, скорее всего, просто не знаешь.
На углу стоит толстая тетка, нет, на углу стоит полная тетка, обильная тёткой. Она открыла рот, и смотрит на другую сторону улицы. Можно подойти и посмотреть, какого цвета у нее глаза, и есть ли у нее веснушки.
--Есть веснушки.
А она все равно ничего не заметит. Еще вон, народ какой то стоит. Всё застыло. Всё стоит. А мы идем. Дальше.
Пришли. Тебе пора, мне тоже - это правильно.
--Пока.
--Пока.
У меня в комнате барышня. Я принимаю барышню. Барышня пришла неформально общаться. Со мной очень круто неформально общаться. Со мной только так и можно. Вот она и пришла. Общается.
--А вот это вот что?
--А вот то вот, вот это.
--А - а … А вон то?
--Ну, то совсем другое.
--А как бы сделать вот так… Ты можешь? Ты можешь.
--Нет. Я не могу, я в принципе ничего не могу, вообще, и по жизни тоже.
--Ну, ты же можешь.
--У меня месячные. Я умру скоро. И никто не заметит.
--Надо что-то делать. - барышня заливается смехом.
--Это не модно.
--Ты и за модой следишь. Как ты все успеваешь? - Барышня разочарована.
--Ну и фиг с тобой.
После барышни, на моей серой кровати остаётся черной лентой прилипшая пентаграмма. Барышня любит носить с собой липкую черную ленту.
Черная липкая пентаграмма.
--Барышня, барышня, что ж ты со мной делаешь?
--А что такое?
--Да ничего.
--Да что?
--Да ничего, пустяки. Проехали.
--Слышишь?
--Что?
--Где-то горит моя кровь. И нафига мне такие стремные музы. Время уходит. А оно всегда уходит. Оно уходит, я остаюсь, ты остаешься. Никого нет. Время нас заберет с собой. Закрой глаза - никого нет. А открывать уже не обязательно. Надо что ли очень? Не сильно же и хотелось.
Что оставлять? Оставлять взаправду - кишка тонка. Не взаправду - кто мне даст?
У меня больше нет вопросительных знаков.
Я не хочу больше ничего делать.
Тебя не спрашивают, машина должна работать.
Я не машина. Таких машин не бывает.
Если машина поняла, что она машина, то она уже не машина.
А…
В меня прицелились. Я не прошу о помощи. Зря. У меня больше нет вопросительных знаков.
Поздно. И никогда не было рано. А вовремя - вообще всегда. Кто б меня сначала спросил?
--А зачем?
Ну вот и кончилось.
--А где твои родители, Ларина?
--А зачем?
--Ну, интересно.
--А почему?
--По кочану. Почему их не видно? Никогда?
--Я не знаю. Честно. Иногда не хочу знать. Не нужно. В общем-то.
--Ни фига себе.
--Ну, короче. Проехали.
--Проехали.
--Видел, сколько дверей?
--Где?
--Да везде. В коридоре, в комнатах.
--Нету у тебя никаких дверей, Ларина.
--Есть. До фига. Я их не открываю, вообще, никогда, и не подхожу. Они не открываются. Заперто.
--Да нет там ничего. Пошли покажу.
--Пошли.
И в самом деле нет. Он подходит, а там ничего, пустые стенки, штукатурка.
--А где же все?
--Да нигде.
--А было.
--Было.
--Ты меня уведешь куда-нибудь?
--Нет.
--Чего?
--Мне некуда.
--Как?
--Некуда. Мне некуда тебя вести. И ты сама не пойдешь.
--Почему?
--Откуда я знаю. Не пойдешь и все. У тебя просто не получится.
Ткань. Серая бортовка на моих окнах. Я на нее смотрю. Я на нее прямо таращусь. Почему? Потому, что я смотрю на ниточки. Как они это ловко: туда-сюда, туда-сюда. Здорово как. Я так не умею. Я вообще по многому не умею. Так оказывается тоже. Кто б знал. Предупредили бы, я бы меньше расстраивалась. Ни фига себе, сколько ж там ниточек, и такая красота у меня дома живет! А я и не знала!
Очень хочется жить. Очень хочется жить, но как-то по-другому. Да не больно то и хотелось.
--Вперед, нас ждут. А потом будет поздно. Пошли.
Пришла. Смеется и радуется. Я ее слышу. Она стоит за моей спиной. Я знаю ее голос. Боюсь, что только ее голос я и знаю. Все другие голоса я удивительно быстро забываю. Даже удивиться как следует не успеешь.
--Не приходи ко мне больше?
--А к тебе больше никто не придет.
--Да просто все тебя боятся. А меня нет. И к тебе больше никто не придет.
--Да и нужды то нет. Ты только…
--Что только?
--Ну, это… - мне стыдно, - Ты не ходи.
--А меня нет. Ты что, плохо слышишь?
--Я хорошо слышу. Пока.
--До встречи.
Точка отсчета. Она просто начинается с другой стороны. Просто с другой стороны, вот тебе ее и не видно. Надо показать. Надо тебе ее показать. Смотри.
Комната. Кровать. Ты. Ты на полу. Потом ты на кровати. Смотришь. Не туда смотришь. Совсем не туда. Мне нужно совсем по-другому. Давай.
Все просто. Поверни голову. Поверни голову и у тебя все будет. Обещаю. Я умею обещать. Повернула? Теперь видишь?
--Я хочу далеко уехать или умереть случайной смертью.
Он хочет или уехать или умереть случайной смертью…
--Умереть или умереть случайной смертью.
А что, у кого-то не получилось?
--Умереть или умереть.
Спроси? Не буду. Как хочешь. Дело твое. Кто он? Верба. Не знаешь. И верно. Верба. Хорошо.
--А как же здесь все-таки мерзко. И холодно. Скоро лето. Хорошо, скоро лето. А сейчас мерзко. Имя у него хорошее. Правда? Как хочешь. Как?
--Я вот так хочу. Нуу…
Я не знаю, куда я иду. Я никогда не знаю, куда я иду.
--Тоже верно.
--А ты знаешь? Ты много чего знаешь.
Помоги мне встать с колен
Секс с тобой, это как большое заснеженное поле. Позади маленький городок с маленьким телеграфом, впереди черный лес. Снега по колено, снега до фига, снега по горло.
А весна-это смерть.
Чья?
Это тогда, когда есть ты и я, и все остальное за кадром, не важно. Но то, что за кадром, оно остается, а, ты и я - нет. Понимаешь? Мы не можем остаться. И не могли бы. Теперь я понимаю, почему полгода назад мне там сказали, что у меня никогда не будет детей.
Как много ты обо мне не знаешь. Почти как я.
Вперед!
В этом смысл твоего и моего существованья.
Только я всегда отстаю. Ты поэтому даже и не подозреваешь, как нас много. Ведь есть я, еще я, и еще я, которая видит и ее и меня. Только у нее это получается - нас видеть, а у нас нет. Поэтому она всегда молчит.
Она молчит, но она очень много знает. Именно она знает, что будет со мною завтра, или почему та, другая, так бегает за мной и старается чаще попадаться мне на глаза. Если ее спросить, она не ответит. Ну и фиг с ней.
Мне все равно, ей - не знаю. Той, другой, не все равно, но ее никто никогда не слушает.
Я иду за тобой. Я ищу выход. На самом деле, всего-навсего, выход. Больше выхода не ищет никто, даже ты. Он вам просто ни к чему. Странно. Как можно жить без выхода. Я не могу. И у меня его нет. Я иду за тобой.
Я иду за тобой. Ты не замечаешь меня. Троллейбус. Я стою напротив тебя. Я таращусь на что-то у тебя над головой. Над головой у тебя ничего нет, но так ты вернее меня не заметишь. Ты в себе. Ты так же, как и я, усердно таращишься на себя, или что-то у себя над головой, только я шифруюсь, а ты нет.
Вместе со мной на тебя потихоньку таращится весь троллейбус, и троллейбусу становится страшно, и троллейбус говорит себе, что троллейбусу показалось. Ну, показалось и показалось. Ему показалось, а мне нет. И я опять наблюдаю.
Наша остановка, нам выходить.
Ты поднимаешь голову, смотришь, на меня смотришь, ты все это время меня видел, только просто не замечал. Так бывает. Мне хорошо и приятно. Я смотрю на тебя и улыбаюсь. И выхожу вслед за тобой.
Темно. Холодно. Чувство - как будто холодно изнутри. Но, это тоже где-то приятно.
Поздно. Пусто. Зима. Дорога обледенела. Фары машин. Я не боюсь, когда скользко. Я танцую на черной дороге. Я прыгаю по каким-то ступенькам. Тропинки парка, бело-черно-оранжевые тропинки парка, я теперь всегда танцую.
Ты. Ты оглядываешься, ты непонятно усмехаешься. Если бы я знала почему, то это была бы не я, и ничего бы не было.
Я тыкаю в сугробы и куски асфальта бенгальские огни, красиво. Я танцую. Ты оглядываешься.
Меня найти легко, только искать нужно очень быстро.
Ты найдешь меня быстро и легко.
Утро. У тебя здесь ничего нет. Правда есть диван, на диване валяюсь я, поэтому я диван не считаю. Еще есть стол, два стула, на одном стуле лежит куча барахла, на другом сидит то самое длинноволосое-длинное-просто длинное, и терзает гитару - вот почему я проснулась.
--Эй!
Не слышит. И морда такая злая. Пилит гаммы или еще что-то там и ухом не ведет.
--Эй!
В сторону меня не шелохнется. Очень хочется что-нибудь швырнуть. Я закуриваю. Я редко курю, но сейчас у меня дрожат руки, и я хочу курить.
Встал, открыл форточку.
Тебя нет.
Тебя нет. Ну и что. Я встаю. Натягиваю рубаху и ухожу.
В общем-то ничего особенного и не случилось. Все конечно было замечательно, только тебя нет, а ждать я ни тебя и никого не буду. Я не знаю почему. Меня просто ноги несут. Несут и все. Вот я иду, не стоять же на месте.
В общем-то ничего особенного не случилось. Я пошла за тобой, я осталась у тебя, потому что я хотела остаться у тебя. Еще после всего я оделась, потому что я не люблю быть без одежды. Уснула. Проснулась. Ушла. Все.
Я пойду в музей.
Я буду ходить по пустым залам, тихонько курить, строить себе глазки в больших и кривых зеркалах, спрашивать бабушек --"Аэта, чё?", и уходить не дослушав и виляя задом. Счас.
Толстый мраморный Купидон. Серый.
У Купидона липкие пальцы. Пальчики.
Все в какой-то розовой мерзкой тянучке. Конфете? Жвачке? В чем?
Холодный, тяжелый, наверняка очень тяжелый.
А мне бы хотелось эту гадость у него пальцах отмыть? Фу.
А прилепить? Тем более.
А он ни на кого не смотрит. А может все-таки отмыть? Ну, отодрать?..
Я не могу уйти.
У Купидона пухлые, липкие пальцы.
Меня нет. А он есть. Зато.
|
|
вернуться на главную
отметиться в гостевой
хорошие люди (ссылки)
ivleva@narod.ru